Париж: пышная роза Европы — AtlasMap.ru

Posted On 31.10.2018

Париж: пышная роза Европы

Париж — самый посещаемый город в мире. Каждый год в него приезжает больше туристов, чем в Рим, Афины или Лондон. И причина тому не только Лувр, Версаль и Орсе. Люди едут сюда за сантиментами. Потому что Париж — это «город влюбленных» и «праздник, который всегда с тобой».

Статья: Париж: пышная роза Европы

Сайт: ВОЯЖ

Торговцы водой

Герб Парижа — кораблик, сражающийся с волнами. Девиз — Fluctuat nec mergitur, в переводе с латыни — «Плавает, но не тонет». Но почему кораблик, ведь Париж расположился далеко от моря? Дело в том, что он лежит на пересечении двух древних торговых путей. Один — сухопутный, с севера на юг. Другой — водный, по Сене, с востока на запад, к Атлантике. Переправой через Сену в старину заправляла гильдия лодочников, «торговцев водой», и их доходы были важной статьей благосостояния города. Вот Париж и плавает поныне в бурных водах истории.
Город нельзя понять, не окунувшись хоть чуть-чуть в его историю. А история у Парижа не детская. Первые достоверные воспоминания о нем восходят к середине I века до н.э. Тогда он назывался Лютецией и был главным поселением галльского племени паризиев. Затем здесь обосновываются римляне, и центр города переносят с острова Сите на склоны теперешнего холма Св. Женевьевы, покровительницы Парижа, на левый берег Сены. От римлян, как и везде, остались руины амфитеатра и бань. В IV веке, после вторжений германских племен, город получает имя Париж. В 451 году Аттила во главе гунн-ских полчищ чуть не захватывает его, но молитвы Св. Женевьевы рассеивают язычников. Потом Париж становится одним из центров империи Каролингов, с десятого века он — столица Капетингов. Париж видел дни расцвета и упадка, бунты и пожары. Он видел очень многое: толпы крестоносцев, отправлявшихся отсюда в Палестину, Варфоломеевскую ночь, Революцию и террор, блеск Наполеона и его поражение, Коммуну и многое, многое другое. История этого города — это история мира.
Шипы и тычинки
Но город нельзя понять, не зная его географии. Совершенно естественно, что первые поселенцы угнездились на небольшом островке, который потом назовут Сите. Его можно считать историческим центром города: здесь был построен первый замок и здесь возвели главный храм, Собор Парижской богоматери.
Лежит город в котловине, среди которой поднимаются известняковые холмы (главных — пять), и на них уже в глубокой древности тоже возникали поселения. В результате Париж никогда не был единым городом, он искони являлся гроздью поселков с разным укладом жизни. У него нет центра; если вы спросите парижанина: «Как пройти в центр?» — он недоуменно посмотрит на вас.
Русский поэт Максимилиан Волошин, проживший здесь несколько лет, назвал Париж «серой розой». Это очень точное определение. Город красив, как пышная роза, но основной его цвет — серый. Большинство зданий построено из местного сероватого камня. В Париже очень странный свет, он все время меняется, и эта серая роза играет, как перламутр, окрашиваясь то в желтоватые, то в розовые, то в голубые тона. Волошинские слова, впрочем, справедливы еще и вот почему: административный план города тоже похож на розу. Париж разделен на двадцать аррондисманов — округов. Первый лежит на острове Сите, остальные следуют по спирали, разворачиваясь, как лепестки, по часовой стрелке. Новичка непременно удивит, что 3-й округ граничит с 10-м, а 15-й — с 6-м. От изумления легко избавиться, вспомнив о том, что город похож на цветок. Тогда и ориентироваться будет легче.
У этой розы есть свои тычинки и шипы. Один аррондисман не похож на другой. Парижанин может многое сказать о том, кто вы такой, узнав ваш домашний или рабочий адрес. Более того, по произношению или манере поведения он безошибочно определит состоятельного буржуа из 16-го округа, богемного жителя 11-го, интеллектуала из 6-го или крупного чиновника из 5-го.
Берег левый, берег правый
Все города, находящиеся на берегах значительных рек, немного похожи. Перед ними непременно встает проблема правого и левого берега. Берега время от времени меняются ролями. При римлянах важнейшей частью города был левый берег, rive gauche. В средневековье активная жизнь переместилась на другую сторону, на rive droite. Здесь короли начали возводить Лувр, свою резиденцию. Здесь знать строила свои великолепные дворцы и особняки. Но во второй половине XVII века «король-солнце» Людовик XIV обосновывается за городом, в Версале, и правый берег пустеет. К началу Великой французской революции Лувр и Пале-Руаяль превращаются в зловонные трущобы, заселенные всяческой швалью. А прилегающие кварталы теряют аристократический блеск и становятся цитаделью мелких финансистов, ремесленников и торговцев. До 70-х годов этого века когда-то роскошный квартал Marais («Болото») оставался истинным болотом: дворцы превратились в людские муравейники, в бывших бальных залах обосновались убогие фабрички. В наше время на правом берегу, в районе Сантье, расположился огромный торговый центр, откуда самая последняя французская мода попадает на прилавки отечественных магазинов.
Зато в XVIII веке расцветает левый берег. Аристократы и богачи обустраивают новенькие hotels prives, городские усадьбы, в предместье Сен-Жермен, на улице Гренель, вокруг Одеона, рядом с Люксембургским садом и Марсовым полем.
Так продолжается довольно долго. Но в правление Наполеона III барон Осман революционно изменяет вид Парижа и особенно правого берега. На месте гнилых домишек и темных проулков он устраивает огромные площади, соединенные магистральными Большими бульварами. Вдоль них строятся дорогие доходные дома и особняки. У левого берега начинаются трудные времена. К началу ХХ века кварталы Сорбонны, Сен-Жермен и Монпарнас превратились в среду обитания средней буржуазии и интеллектуально-богемной публики. Кто-то здесь уныло подсчитывал выручку, кто-то в кафе La Rotonde, Deux Magots и Coupole разрабатывал планы революционного переустройства мира. В маленьких боковых улочках в недорогих гостиницах жили Генри Миллер, Эрнест Хемингуэй и Владимир Маяков-ский. В бывшей мастерской Эйфеля, круглом здании под названием La Ruche («Улей»), роились великие в будущем художники. Густела русская речь: Серебрякова, Ремизов, Гончарова, Бердяев, Бенуа жили в этих краях.
Апофеозом левого берега в этом веке оказались 60-е. Сен-Жермен стал чрезмерно концентрированным и взрыво-опасным местом. Сартру и Камю достаточно было шаг ступить от собственной двери на Сен-Сюльпис до издательства там же. В подвальных клубах щебетал и каркал в саксофон «Птица» Чарли Паркер. Его слушал Кортасар, а учился у него тому, как шансон переделать в собственную противоположность, Серж Гэнсбур. В мае 68-го грохнуло. А после этой майской революции левый берег снова задремал.
Президент Помпиду в 70-е затеял реконструкцию правого берега. Началось со строительства футуристического культурного центра Бобур, потом пошла реставрация протухшего «Болота» и прилегающих кварталов. Сперва туда (недвижимость была дешевой) ринулись свободные художники и прочие лица без определенных профессий. Потом — бутики, галереи и просто предприниматели. Энергия была столь мощной, что затронула совсем уже пролетарский район Сент-Антуан и Бастилию. Здесь двести лет сидели мебельщики. Ligne Rosset и Ikea их разорили вконец, им на смену пришли восходящие звезды современного искусства и шоу-бизнеса.
Но теперь стрелка лево-правого компаса вновь шатнулась за Сену. Rive gauche просыпается. А понять Париж можно, только без конца путая правую и левую руки.
Не щадите подметки!
Это город, по которому надо ходить пешком. Не только потому, что Париж «внутри стен», то есть в пределах своей официальной границы, окольцованной Периферийным бульваром, не намного больше Киева внутри Садового кольца. Дело в том, что позволить себе ездить по этому городу на автомобиле или метро может только тот, кто долго в нем прожил. Он его красоту уже знает. Но если вы сюда приехали — надо идти. Желательно, уразумев «теорию розы» и руководствуясь планом города. Иначе вы заблудитесь в его лабиринте.
Маршрутов — множество. Если у меня день-два, то… Неужели пробежаться по оси Лувр — Риволи — Елисейские поля? Это грустно. На «Шанзелизе» делать вообще нечего — то же самое, что прогуливаться по Новому Арбату. Можно посидеть на лавочке в саду Тюильри или в Люксембургском. Можно потратить все время на музеи или на знаменитые магазины. Можно таскаться по проторенным туристским маршрутам: площадь Вогезов (она чудесна, особенно когда цветут каштаны) — Нотр-Дам — Латинский квартал — Инвалиды — Большие бульвары.
Расскажу про себя. Если я — ненавистник Парижа, но почему-то здесь оказался, тут же отправлюсь на западную окраину, в район Дефанс, «Оборона»: здесь французы, впав в комплекс неполноценности, решили доказать всему миру, что они не лыком шиты, и построили, к счастью, маленький, но вполне уродливый «Манхэттен». С теми же целями можно поехать на север, в 19-й округ, в райончик Ла-Вилетт. Если я Парижу не чужд и насмотрелся французского кино 70-х, то пойду на набережные канала Сен-Мартен и в гавань Бастилии. Там, разглядывая яхты и катера с флагами всевозможных стран, так мило думать, что ты не в Париже, а где-то на берегу моря.
Возвышенное
Но я, в Париж попав не впервые, начну с холмов. Во-первых, забравшись наверх, я чувствую облегчение: город внизу, усилия не тщетны. Во-вторых, недаром парижане так гордятся своими возвышенностями. Таковых, как уже сказано, пять, и называют парижане их не холмами, а buttes. Это женская форма слова but, «цель», а еще «бютт» на парижском наречии зовется женская грудь.
Самая знаменитая из целей, конечно, butte Montmartre, возвышающаяся над левым берегом. О происхождении ее названия до сих пор спорят. Одни утверждают, что оно идет от латинского слова martirus, «мученик», другие настаивают, что там было языческое святилище бога Марса. Начать восхождение надо по улице Св. Дионисия (rue St. Denis). Зловредные римляне отрубили ему голову на острове Сите, после чего Святой, взяв ее под мышку, отправился на север по этой самой улице. Сейчас рю Сен-Дени особенно по-пулярна среди туристов потому, что на каждом втором ее метре стоят, показывая свои прелести, жрицы любви разного цвета кожи. Представляется, что зарплату им платят не клиенты, а туристическое управление Парижа. Их фотографируют, но в контакт с девицами не вступают. Во всяком случае, мне ни разу не доводилось это видеть.
Поднявшись выше, упрусь в площадь Пигаль. Здесь много секс-шопов, ресторанов с плохой кухней, японцев, американцев и наших соотечественников. Далее подъем становится круче. А каково было Св. Дионисию, тогда ведь ни фуникулера, ни знаменитой лестницы не было? Неудивительно, что на верхушке бютт Монмартр он решил передохнуть и положил голову на землю. На месте, куда пролилось несколько капель крови, потом построили тортообразный собор Сакре-Кер. Сейчас вокруг него жуткое туристическое торжище, и оставаться я там долго не буду. Передохну, и все. Потому что не хочу быстро возненавидеть любимую Эдит Пиаф с La Vie en Rose, несущейся из ста динамиков сразу, стать расистом из-за приставучих африканцев, торгующих сувенирами, и пожалеть, что снова в Париже. Но если погода ясная, то мучения оправдываются: город виден как на ладони.
Святой Дионисий, отдохнув, пошел дальше, еще двадцать километров на север, в городок Сен-Дени, где и упокоился. Мне пока туда не надо. Надо свернуть с туристских троп и походить по Монмартру, по его тихим улочкам. Здесь до сих пор жив дух начала века. Нет, Аполлинера, Пикассо и Модильяни я встретить не рассчитываю. Но атмосфера почти деревенская, а в местных маленьких бистро рядом с улицами Троих Братьев, Дюрантен и площадью Аббатисс завсегдатаи на меня не посмотрят косо, если я свой «pastis», анисовую водку, хлопну, не разбавив водой. Это, конечно, неправильно, но Жак или Бернар поймут, что «русскофф» это себе может позволить.
Спуститься с Монмартра надо на восток, пройти по вполне сценичным африканским районам возле улицы Золотой капли, миновать район Северного вокзала, выйти в кипящий вечным праздником «франарабский» Бельвиль — и подняться на бютт Шомон. Как чудесен этот маршрут, скрытый от несчастных жертв туристической индустрии! Шомон чуть ниже Монмартра, но не менее интересна. Когда-то здесь были каменоломни, потом на их месте устроили очень красивый и мало кому из посетителей Парижа известный парк. А вот знающие парижане приходят именно сюда. Виды замечательные, прохлада, свежий воздух. Тихие и очень комфортабельные кафе вокруг. А для по-настоящему любопытного приезжего — шанс увидеть Париж 30-х годов. Здесь все всех знают, но с чужаком вежливо здороваются. И с удовольствием советуют, как отсюда выбраться на метро. Здешняя линия — сама по себе аттракцион. Разобраться даже при помощи плана, как циркулируют поезда между станциями Buttes-Chaumont, Botzaris, Place des Fetes и Danube, не под силу и опытному туристу. Наверное, жители бютт Шомон специально проложили к себе такое метро, чтобы лишние не приезжали и чтобы было больше кислорода. Спроси меня, куда влечет мое сердце в моменты, когда Париж мне необходим, как глоток воздуха? На Butte Chaumont.
«Взяв» метро, выйду на станции Maubert-Mutualite и поднимусь по склону Горы Святой Женевьевы. Из всех buttes эта самая низенькая и покатая, но ни у одного парижанина язык не поднимется ее назвать «бютт». Нет, это Montagne Sainte Genevieve, гора — и все тут. На этой вполне нашего роста горе есть и Пантеон, и древняя церковь Св. Степана на Горе (церкви Св. Женевьевы почему-то нет), и замечательные здания юридического факультета Сорбонны, и пыльный магазинчик YMCA-Press , где месье Никита Струве торгует Солженицыным и мыслями о будущем. А также есть перекресток бульваров Сен-Жермен и Сен-Мишель. Это чуть ниже, в долине на юго-западе. Там, окунувшись в людскую чащу, я отдышусь от переживаний. И накоплю, выпив кофе, кальвадоса или стаканчик «Кот дю Рон», силы для следующего восхождения. Цель — Монпарнас.
Эта бютт хоть и высока, но незаметна. Естественно, сюда школяры из Сорбонны убегали когда-то с занятий, запасшись кувшином-другим вина. Прятались в кустах от всевидящего взора профессоров, читали скабрезные латинские стишки собственного сочинения, мечтали о славе Вергилия, Апулея или, на худой конец, срамника и современника Бокациуса. Грезили, допив вино, что они на вершине горы Парнас. Ныне парижская парнасская гора и холмом-то не выглядит. И кустов нет. Все нивелировано, застроено, заглажено. Но жовиальность студентов былых времен прорывается сквозь плотную ткань жизни. Только не поднимайтесь, прошу, на верхушку «Башни Монпарнас» — оттуда сквозь бензинную гарь видно исключительно Эйфелеву башню и Сакре-Кер. Нет, с Парнасского холма надо смотреть снизу вверх. Например, пристроившись на террасе одного из захудалых баров, каких много на rue de la Gaiete, «улице Радости».
И, наконец, последняя цель моего «альпинизма» в Париже — это butte aux Cailles, «Перепелиный холм». От Монпарнаса сюда пойду пешком (не нырять же в метро, не трястись на автобусе). Спущусь по авеню Пор-Рояль, медленно поднимусь от площади Италии, обоняя запахи многочисленных китайских рестораций. И — вверх по улице с дурацким названием Бобилло. Я на месте.
Перепела здесь давно перевелись и больше не оглашают окрестности своим несуразным щебетом и похрюкиванием. Но главное место этой возвышенности называется «площадь имени Поля Верлена», что совершенно правильно. Только здесь в Париже можно окончательно понять, что такое французская поэзия. Вокруг — безмолвие. Иногда пробурчит автомотор или пронесется с треском заблудший мотоциклист. Площадь Верлена обрамляют пятнистые платаны, по небу с Атлантики тянутся влажные облака, старички играют в скверике в «петанк»: гоняют по только им ясным правилам металлические шары. А потом заходят в заведение на углу, в Chez Joe. Мне туда тоже надо. Не оттого, что горло пересохло после восхождения, но и нельзя миновать этот музей провинциальной парижской жизни. Еще несколько лет назад его хозяином был знаменитый в прошлом боксер-тяжеловес польского происхождения Joseph Starzynsky. На стенах висят фотографии его славных боев, под потолком пылятся перчатки, старички, отмыв руки после игры, пьют свой пастис и обсуждают политику. А также кто умер, кто родился.
У вас всего один день в Париже? Потратьте его, ей-богу, на Перепелиный холм. После этого серая роза с Лувром, Galeries Lafayette, Оперой, рю Сент-Оноре, супермаркетами, ресторанами и прогулочными катерами по Сене откроется для вас, как для желанного садовника. Поверьте бывалому русскому парижанину, засушивавшему этот цветок, сдувавшему с него пыль и вечно изумлявшемуся: почему же он вечно живой?